Дядюшкин сон

Валентин Вальков

Мой дядя, самых честных правил (он юрист), окончательно уйдя на пенсию, не в шутку занемог, и доктора уложили его в постель. Поскольку пневмонии у него не обнаружили, его лечили дома, прописав лекарства и строгую самоизоляцию. Он человек по жизни деятельный, и чтобы не терять времени без пользы, стал перечитывать классику. Беспрерывное чтение два месяца подряд утомило его разум, в голове у него всё перемешалось – жизнь и литература. Из-за эпидемии мне не разрешили его посещать, я поддерживал связь по телефону. Жена его сказала мне по секрету, что он «чокнулся», у него «крыша поехала» – часто заговаривается и стал даже писать стихи, чего с ним никогда не бывало. Дядюшка всё-таки поправился, стал совершенно здоровым и попросил меня приехать, поговорить. Ему не с кем пообщаться – взрослые дети его с внуками разъехались по стране, и он не беспокоил их из-за такого пустяка, как простуда.

«Крыша поехала»

Мы сидим с дядюшкой на диване за низким столом, пьём чай с малиновым вареньем. Дядя рад возможности поболтать. О здоровье мы уже поговорили, о пандемии тоже, и я чувствую его нетерпение поделиться чем-то сокровенным.

– Ты человек пишущий, – сказал дядя. – У меня другая профессия, мне больше приходилось говорить, а писать в основном запросы, заключения, ходатайства, иски. Я оставил это хлопотное дело, а чем занять голову? Во время болезни на меня вдруг нашло вдохновение. Сами собой стали складываться стихи. Хочу поделиться с тобой, ты всё-таки человек сведущий – стоит ли мне их напечатать, может быть, в журнале? Вот послушай:

 

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Настанет год, России светлый год,

Чума коронавируса пройдёт.

Народ забудет маски и шприцы,

Тогда воспрянут дети и отцы,

И мамы, и мальчишки и девчонки –

Никто не будет жить на удалёнке.

И будет всем привит иммунитет.

Заразы будто не было и нет.

Враги уймутся, смолкнут русофобы.

Европе будет полная труба,

И потекут к ним углеводороды,

А к нам – респект и твёрдая маржа.

И забурлит Балтическое море,

И по балтическим волнам

Все флаги в гости будут к нам,

И запируем на просторе!

Я не мог скрыть улыбки и сказал дядюшке, что стихи мне понравились своим оптимизмом. Но, во-первых, они, так сказать, любительские, а во-вторых, почему он начал с Лермонтова, а кончил Пушкиным?

Дядя нисколько не обиделся и не смутился:

– Ты пойми, Лермонтов и Пушкин – это та духовная пища, на которой я вырос. Что с того, что некоторые слова совпадают? Я же сказал о моих собственных мыслях, о нашем бытии, о котором девятнадцатый век и понятия не имел. А вот послушай ещё одно моё творение, сонет, очень личное:

ФОРТУНА

На глазах с повязкой, стало быть, слепая,

Глупая Фортуна мчит куда не зная,

Едет где попало; невезучих давит

Колесом Фортуны; а везучих дарит

Президентским грантом, прибылью, удачей —

Для Фортуны это ничего не значит.

Рыская повсюду, этот идол света

Не имеет сердца. Баловница эта

Чувства не питает, никого не любит.

Ей равно – одарит или же погубит.

А меня с супругой странная богиня

Тоже одарила, проезжая мимо, –

Но лишь долголетьем. И на том спасибо.

Я спросил дядюшку, что он хотел сказать этими стихами. Он ответил:

– Я хотел сказать, что всю жизнь работал, что нажил, раздал детям, а у меня не осталось, в сущности, ничего, кроме пенсии, в то время как некоторые мои коллеги разбогатели.

– Дядя, что-то подобное, старомодное, я уже читал, не помню у кого.

– Я взял за образец строки давно забытого поэта пушкинской поры, но выразил собственные мысли. Что в этом плохого? Пушкин тоже написал «Памятник» по образцу, взятому у Горация, и его никто за это не упрекает.

Я понял, что дядюшку за бочок не ухватишь и ни в чём не разубедишь. Видимо, его жена отчасти права насчёт «съехавшей крыши». В остальном его разум остался таким же ясным, так что это его увлечение простительно.

Катюша Маслова и Евгений Онегин

– Но Бог с ними, со стихами, продолжил разговор дядюшка. – Я хочу рассказать тебе, что со мной произошло во время болезни. Болезнь и самоизоляция – это досуг, я стал перечитывать классику: Пушкина и Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого. Особенное удовольствие доставлял Толстой: «Война и мир», «Анна Каренина», и заметь, как юриста, меня поразило «Воскресение». Что за писатель Толстой, какая глубина, какой матёрый человечище!

Читал запоем, забыв про лекарства, потому и выздоровел. Дочитался я до того, что мне стали сниться герои этих книг, и я с ними будто даже лично знаком, они со мной разговаривали, объясняли мотивы своих поступков. Некоторые, узнав, что я адвокат, просили моей помощи.

Однажды во сне услышал, что кто-то стучит в окно. Кто может стучать в окно на пятом этаже? Встал, подошёл, открыл занавеску и увидел милое женское лицо, на котором последняя степень отчаяния. Лицо показалось мне знакомым: молодая женщина была похожа на актрису Тамару Семину в молодости.  Я сразу понял, что это Катюша Маслова. Спросил её: «Что случилось, Катюша?». Даже сквозь двойные стекла я отчётливо услышал:

– Не виновата я, не виновата! Грех это. Не виновата я. Не хотела, не думала. Верно говорю!

– Чем я могу помочь тебе, Катюша?

– Помогите, барин, вы же защитник, скажите им, что я не виновата. Верно говорю.

– Подожди меня, Катюша, я сейчас оденусь и выйду.

Я оделся и вышел, но никого на улице не было, глубокая ночь. Я отправился прямо в Петербург – не в нынешний, модернизированный, а в старый Санкт-Петербург XIX века, и иду прямо к сенатору и обер-прокурору уголовного кассационного департамента А. Ф. Кони. Кстати, он и подсказал Толстому этот сюжет для романа. Говорю ему:

– Анатолий Федорович, ведь это несправедливо! Маслова не виновата. Присяжные утвердили приговор суда второпях, с неправильной формулировкой «Да, виновна». Это же обвинение в убийстве, каторга. А надо было написать в вердикте: «Да, виновна, но без намерения лишить жизни». Анатолий Федорович, ведь она не виновна, восстановите справедливость, кассируйте приговор, признайте его недействительным, отмените решение суда! Вы же оправдали террористку Веру Засулич, будучи председателем суда.

Кони смутился, развёл руками:

– Да, я председательствовал в суде над Верой Засулич, она была оправдана, так решили присяжные. Вы же понимаете: общественное мнение, интеллигенция встала на её защиту. А что касается Катерины Масловой, что я могу поделать, подавать кассацию уже поздно. Это было давно и уже быльём поросло. Что ж вы раньше-то, молодой человек…

Это я-то молодой человек в мои семьдесят с гаком! Впрочем, Кони ровно на сто лет старше меня.

Я пошёл по Невскому проспекту и встретил – ты не поверишь – Евгения Онегина под руку с какой-то дамой. Если бы это была Татьяна Ларина, я бы её узнал, но это была не она. Я неучтиво загородил им дорогу, раскланялся, извиняясь, представился, как почитатель Пушкина, и обратился к даме:

– Простите, сударыня, я хотел бы задать один вопрос вашему спутнику. – И обратившись к Онегину, прямо ему так и сказал:

– Сударь, вы были неправы, сделав точный выстрел.

Онегин ответил:

– А что мне оставалось делать? Я не хотел ссоры, но он прислал мне вызов. Глупо вышло, но понимаете, разговоры, сплетни, общественное мнение… Я, как дворянин, не мог поступиться честью.

– Вы, просвещённый человек, побоялись сплетен и прервали жизнь вашего друга, прекрасного молодого человека, подающего надежды.

Тут вмешалась дама:

– Ничего подобного, он был только ранен, но его вовремя отвезли к Склифосовскому, прооперировали и спасли. А потом он благополучно женился на Ольге Лариной, стал помещиком, наплодил детей и растолстел, увлёкся хозяйством и охотой, даже стихи перестал писать. А ваш Пушкин всё исказил в художественных целях. Кто бы стал читать поэму с хэппи-эндом…

Услышав, что Ленский остался жив, я ужасно обрадовался – так мне было его жалко, я не хотел, чтобы умирал милый талантливый юноша. Меня даже не смутило, что института скорой помощи тогда не существовало, как и самого Склифосовского, да и как можно перевезти раненого в Москву из Петербурга на лошадях? Но я всё принимал на веру.

Дама продолжала:

– Вы нас задерживаете, мы идём повидаться с Чацкими. Прощайте.

– С Чацкими? Разве Александр Андреич не уехал?

– Да, он собирался, но не уехал. После того скандала Фамусов настоял, чтобы Софья обручилась со Скалозубом – он богат и вскоре получил чин генерала. Через год они должны были венчаться. Бедняжке Софье в тот момент «было всё равно, что за него, что в воду». Вдруг Фамусов скоропостижно скончался, и Софья отказала Скалозубу. Узнав об этом, Чацкий явился к девушке, которую он любил, и предложил руку и сердце. Софья, покорённая его великодушием, согласилась и не пожалела об этом. Они составили прекрасную пару. Чацкий получил место в Министерстве иностранных дел и, представьте, взял себе в помощники Молчалина. Таких исполнительных людей у нас поискать. Прощайте.

Дама подхватила Онегина под руку, который едва кивнул мне через плечо, и пара удалилась. Он даже не представил мне даму, вероятно, супругу – похоже, попал под каблук. Удивленный и обрадованный судьбой и Ленского с Ольгой, и Чацкого с Софьей, и самого Онегина, который, видимо, успокоился и остепенился.

Связь времён

– Сам знаешь, что во сне свободно переходишь из одного места в другое, можно даже летать. Не помню, как оказался я в губернском городе NN, описанным Гоголем в «Мёртвых душах» – продолжал дядюшка. – Вернее, в загородной усадьбе помещика Манилова. Хозяин встретил меня радушно, узнав, что я поклонник литературы, а значит, человек просвещённый. Я начал с вопроса:

– Помните Чичикова Павла Ивановича?

– Как же, как же! Удостоил нас своим посещением. Уж такое, право, доставил наслаждение… майский день именины сердца… А вы сами побывали в нашем губернском центре? Прекрасный у нас город, и общество замечательное. Наш губернатор – препочтеннейший, прелюбезнейший человек. Побольше бы таких людей. И как искусно вышивает, как ни одна дама не может вышить. А вице-губернатор, какой милый и достойный человек. И полицеймейстер – очень приятный и начитанный человек, мы у него играли в вист до самых петухов. И кого ни возьми, – прокурор, председатель палаты, почтмейстер – все достойные люди.

Я понял, что от него не добьёшься ничего путного и не стал у него засиживаться, сослался на занятость и простился с ним.

Рядом с усадьбой Манилова находилось поместье Собакевича, и я не преминул заглянуть к нему – когда ещё представится такая возможность. Собакевич как раз обедал. Я представился как проезжий чиновник особых поручений, и он пригласил меня, как гостя, составить ему компанию. Мы разделили с ним бараний бок с кашей и доверительно побеседовали.

– Какого мнения вы о председателе палаты? Говорят, Иван Григорьевич прекрасный человек.

– Это вам показалось. Масон, а такой дурак, какого свет не производил.

– Зато губернатор превосходный человек, и лицо у него такое ласковое и доброе. Не правда ли?

– Первый разбойник в мире. И лицо разбойничье. Дайте ему нож да выпустите на большую дорогу – за копейку зарежет! Он, да ещё вице-губернатор – Гога и Магога!

– А вот ваш друг полицеймейстер, каков он?

– Мошенник! Продаст, обманет, ещё и пообедает с вами! Я их знаю всех: весь город такой, мошенник на мошеннике, все христопродавцы. Один только и есть порядочный человек – прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья.

Можно только удивляться, насколько противоположны мнения двух помещиков об одних и тех же людях.

– А помните Павла Ивановича Чичикова? Каков он вам показался?

– Прохвост и жулик. Я ему таких отборных мёртвых душ продал, так он заплатил за них самую мизерную цену. Просто обманул, или, лучше сказать ограбил. Выжига и плут, каких мало.

– Вы знаете, тут я с вами соглашусь. Чичикова видели у нас после революции, так он сразу занялся разными махинациями.

– Да и я там побывал после революции, а что хорошего? Толкуют: просвещенье, просвещенье, а это просвещенье – фук! Есть нечего, со скандалом получил паёк – обдерут кота и дают на паёк! Потом дали ударный, потом академический – и ни барана, ни поросёнка, уж не говорю об осетрине и севрюжине. В магазинах не найдёшь ни постного масла, ни лампового стекла, ни мануфактуры. Кругом мошенники, христопродавцы!

Тут я оставил сердитого помещика, сам в растрёпанных мыслях. Вот сейчас у нас всё в магазинах есть, кроме севрюжины, конечно, но ведь и мошенники не переводятся. Ах, Гоголь, Гоголь, ты провидец, герои твои бессмертны.

Татьянин день

– Вот весь мой сон, навеянный прочитанными произведениями классиков. Благодаря им я побывал в другом столетии, где их герои, хотя и жили в другую эпоху, – такие же люди, как мы. Боюсь, что я тебя утомил, нехорошо докучать собеседнику. Спасибо, что ты навестил меня и терпеливо слушал мою болтовню. Надеюсь, что это не было пустым балагурством. Один умный человек сказал, что беседовать с другим веком почти то же, что путешествовать. А для меня главное – трудно жить в отдельном личном мире, когда круг общения сузился до стен твоей квартиры, и нет возможность поделиться, что тебя волнует, о чём ты думаешь. Вот ты пришёл и облегчил мне душу, спасибо тебе.

А напоследок, хоть ты и обругал меня вежливо за мои стихи, на что я не обиделся, хочу прочитать тебе ещё один коротенький стишок, сочинённый вот по какому поводу. Мы с моими однокашниками по университету всю жизнь созванивались в Татьянин день, наш студенческий праздник, поздравляли и подбодряли друг друга. В этом году в январе я лежал в постели больной, и мне никто не позвонил. Что поделаешь, после окончания университета прошло полвека, иных уж нет, а те далече. Настроение – как пасмурная погода, которая стояла всю зиму. В Татьянин день, 25 января свозь сплошные облака вдруг проглянуло солнышко, а это примета к ранней весне. Вот и сложились у меня в голове сами собой коротенькие строчки:

 

ТАТЬЯНИН ДЕНЬ

Солнце на Татьяну —

Ранний птиц прилёт.

Горевать не стану

Что зима пройдёт.

Что зима, что лето,

Осень и весна.

Дело ведь не в этом,

Жизнь – в кругах она.

В круге первом – галстук,

Круг второй – диплом.

Третий – трудовая,

Пенсия потом.

Вот бы и на отдых,

Только не до сна.

Пусть они приходят –

Внуки и весна!

– Ну как, что скажешь?

– Дядя, милый, дай я тебя обниму! Вот это настоящие стихи, не по шаблону, живые мысли и чувства, в нескольких строках – вся жизнь! Прекрасные стихи!

– Спасибо, родной!

Вот такие бывают старики. Мы отделываемся от них звонками, иногда подарками, но самый ценный для них подарок – радость общения, дружбу – мы дарим нехотя и растрачиваем себя на тех, кому мы совершенно безразличны. Однако, в конце концов и мы получаем по заслугам. И для нас приходит время, когда нам больше всего на свете нужно общение, внимание, а нам достанутся такие же жалкие крохи, какие прежде мы уделяли нашим старикам.